Сороки притихли, стало холодно и сыро. Над Янцзы повис туман, съевший солнце, на углах улочек появились торговцы жареными каштанами. Шэн Хао томился в эту, шестнадцатую от рождения, осень тягучим, словно конфета нюпитан, одиночеством. В память об умершей год назад бабушке Ван ковал затейливых барашков, и многократно переписывал в свитки старинные романсы сунцы.
Барашков и готовые свитки забирал и уносил в монастырь Персиковое Дерево.
В тишине помолчу я, неспешно на башню взбираясь,
День от бледной зари беспросветен, как поздняя осень.
Вьётся дым над водою, в белёсый туман собираясь,
Никого перед ширмой дверной, да и ветер шагов не доносит.
На полёт лепестков загляжусь, в лёгком сне замечтаюсь,
В частых шёлковых струях дождя одинок и покинут.
Так в бескрайности вечной и полной молчанием тщусь -
Пусть серебряным, тонким крючком будет занавес этот раздвинут.
- Шифу, я принесу готовые свитки и поделки! - сказал он вместо приветствия.
- Я не за тем, - Персиковое Дерево вынул что-то из-за пазухи, - ножик сломался. Починишь, вернёшь на рассвете.
- Сделаю раньше, сегодня вечером! - Шэн Хао заметил щербинку на лезвии, она была незначительна.
- Жду тебя на рассвете, - повторил монах и, не прощаясь, пошёл к выходу, мягко, почти танцующе касаясь земли бусе на толстой подошве.
Шэн Хао, поглядел ему вслед, пожалел, что нельзя уже больше, как в детстве, бежать за шифу вприпрыжку до конца улицы, помешкал, изучая раненый нож, и пошёл в кузницу.
немыслимо противиться, потянулась к лезвию, и Шэн Хао повиновался - нож вошёл в печень, окрасив мир перед глазами алыми маками сладкой и нестерпимой боли, и вышел вон - обновлённый, залеченный.
- Управился за три дня, скоро. И, с днём рождения! - даос рассматривал нож, то, поднося близко к прищуренным глазам, то, отдаляя на вытянутую руку. - Совсем большой Мастер стал!
- Шифу, а отчего со мной так было? Зачем это? - звук собственного голоса окончательно вернул Шэн Хао в привычный мир. Хотелось рассказать пережитое, но не было подходящих слов, он только посмотрел в глаза даосa и сглотнул пересохшим горлом.
- Был ли ты одинок, пока ковал? Стремление справиться с тоской, желание обнажить душу и понять её двигали тобой. Этот нож старше, чем моя обитель, а может даже, старше, чем город. Нож ломается раз в шестьдесят лет, но не раньше, чем вырастет мастер, способный его починить. Перерождаются оба, и нельзя предугадать, какими покинут кузню. Бывает, металл ведёт кузнеца, владеет им, бывает кузнец держит металл в своей власти, и видно, кто взял верх, стоит только глянуть на исцелённый нож. Воля неба проходит через сердце мастера, многим не хватит отпущенных лет, чтобы постичь своё сердце. Бывшие во власти металла, потом всю жизнь следуют его желаниям, любой гвоздь выходит из их рук таким, каким сам захочет, случается, что и не гвоздём даже, а женской шпилькой. Те, кто подчинил металл, до конца своих дней искусно укрощают его в каждой вещи, но
затейливая эта красота недолговечна, лишь столько прослужит, насколько хватит власти кузнеца. Я немало прожил, в третий раз вижу обновление ножа, но впервые не могу разгадать ваших уз. Придётся тебе самому.
- И что мне следует? - Шэн Хао осторожно, словно впервые касаясь, взял нож
из рук шифу.
- Оставайся у меня. Делай, что хочешь, может, приглядитесь друг к другу. -
Даос пошёл вниз к храмам, как всегда лёгкой, чуть пританцовывающей, походкой.
узорами, знакомыми и неизвестными стихами, бабушкиными сказками. О! Шэн Хао понял, наконец, по какой дороге должен был пойти пастушок Ляо - он должен пасти не барашков, а себя: очищать и совершенствовать сердце, волю и дух, обострять и возвышать пять чувств - и тогда все на свете стада стали бы его стадами..
вот тут ещё немного картинок, впрочем, всем, кто давно читает мой ЖЖ, они знакомы.
